Триста лет литературы (об энциклопедическом словаре "Екатеринбург литературный")

РИСТА ЛЕТ ЛИТЕРАТУРЫ

Повстречался недавно со старым товарищем, что сегодня организует одну из главных российских литературных премий. И он всего за несколько минут, что называется, на пальцах убедил, что Екатеринбург сегодня – третья, если не вторая литературная столица России. Пересмотри я к нашей встрече энциклопедический словарь «Екатеринбург литературный», вышедший в середине 2016 года – аргументов в пользу этого наверняка добавилось бы и у меня.

Первая тройка

Литература в Екатеринбурге отстала от железа и меди отнюдь не намного. Претендентом на первородство в её локальной истории представляется выпускник Киево-Могилянской академии Кириак Кондратович, который прибыл в новую крепость всего через одиннадцать лет после её учреждения – в конце 1734 года, сопровождая Василия Татищева в его третьей поездке на Урал.

Один из отцов-основателей третьей столицы тоже, как известно, не был чужд писательскому труду. Но считается, что более других уральских дел его интересовало горное. Кондратович же именно здесь не только принялся переводить с латыни и польского, но и обучал стихотворчеству учеников латинской школы, где преподавал шесть лет. То есть как настоящий профессионал готовил себе смену или, если угодно, местные кадры.

Как помощник Татищева прибыл с ним тогда же и Андрей Хрущёв. Переводить иностранных авторов он начал ещё в 1719 году и, очевидно, не оставил этого дела и в Екатеринбурге. Во всяком случае, последние его переводы относятся к 1738 году, а вернулся в Петербург он в 1739-м.

Словом, если верить авторам словаря, то всего через одиннадцать лет после трёхвекового юбилея Екатеринбурга можно будет смело отмечать и трёхсотлетие его литературы. А верить, похоже, можно – как минимум потому, что за качество сведений отвечают весьма серьёзные поручители: Объединённый музей писателей Урала, Институт истории и археологии Уральского отделения РАН и редакция журнала «Урал».

Правда, читательство в нынешних екатеринбургских пределах гораздо старше. Как-никак старообрядцы, задолго до основания города поселившиеся на берегах озера Шарташ, что нынче входит в городскую черту, грамоту почитали. И, как свидетельствует первый том истории литературы Урала (ИЛУр), изданный в 2012 году, библиотеки имелись не только в господских, но и в крестьянских домах, причём с книгами не только духовными, но и мирскими [Расторгуев А. У истоков уральского текста. Урал, №7/2013 -http://magazines.russ.ru/ural/2013/7/11r.html].

Однако развитие собственно литературного процесса, по оценке авторов того же тома, прослеживается на Урале со второй четверти XIX века, когда здесь стали накапливаться не только критическая масса образованных и культурных людей, но и постоянные периодические издания, а также собственные цели и смыслы творчества, и язык, которым они воплощаются. Питающие же его формы литературной жизни сложились к концу этого века.

Через белые поля

Напомню, что ИЛУр охватывает собой сразу одиннадцать российских областей и республик, представляя Урал как цельный историко-культурный регион. Понятно, что наряду, например, с Тобольском, Пермью и демидовским Нижним Тагилом Екатеринбург – и чем дальше, тем больше – был одним из центров региона. Сосредоточившись на этом центре, словарь наполняет обозначенные тезисами пространство и время реальными людьми, их именами и фамилиями, лицами, биографиями и трудами.

В книге более чем полтысячи статей об авторах, изданиях, литературных событиях и явлениях, каждая из которых сопровождена библиографической справкой. Так что при желании действительно можно, как сулит аннотация, воссоздать и увидеть в динамике литературный портрет Екатеринбурга. Или как минимум эскиз этого портрета, отдельные элементы которого будут прописаны с разной чёткостью.

Белым, в частности, придётся оставить поле от упомянутой выше первой тройки до
Андрея Лоцманова, появившегося на свет в 1807 году в посёлке Верх-Исетского завода. Отправленный на учёбу в московский пансион, он переводил Вальтера Скотта, а возвратясь домой, взялся за собственную повесть, которая осталась неоконченной.

Так что определить, насколько концентрированной была культурная атмосфера, в которой начал свою жизнь первый из достигших российской известности уральских писателей – Фёдор Решетников, родившийся здесь в 1841 году, словарь возможности не даёт. Впрочем, рос и учился он в Перми, а в Екатеринбурге потом недолгое время проработал в казённой палате. Поэтому первым «собственно» екатеринбургским писателем всё-таки предстаёт уроженец Висима Дмитрий Мамин-Сибиряк, обосновавшийся в городе в конце 1870-х годов. И тут уже наличие всякого рода любительских кружков и объединений прослеживается без сомнений.

Этот период городской литературной истории населён уже плотнее. В 1879 году опубликовала свои первые стихи Елизавета Гадмер, в эти же годы здесь появился именуемый ныне патриархом областной уральской прессы Пётр Галин, редактировавший первую в городе частную газету «Екатеринбургская неделя». Публикуя и стихи Гадмер, и материалы Фёдора Филимонова, прозванного «Гейне из Ирбита», и публицистику того же Мамина-Сибиряка, и тексты других авторов, псевдонимы которых пока не удалось раскрыть, газета, как это ей и полагается, объединяла вокруг себя интеллигенцию. По свидетельству историков, она оставила весьма яркий след в истории журналистики и литературного творчества.

Региональный характер тематики и распространения этих текстов отнюдь не означает, что все они были провинциальными. Уже Кондратович перелагал солидные европейские труды, включая Плиния Старшего, и среди прочего составил по-русски свою латинскую грамматику. Вместе с переводами Татищев направил её в Санкт-Петербургскую Академию наук, куда потом их автор в 1743 году был принят переводчиком.

Общероссийская известность Решетникова и Мамина-Сибиряка понятна, Гадмер позднее была причислена к первой сотне русских поэтесс Серебряного века. Многие авторы сотрудничали с пермскими и столичными изданиями.

На рубеже

Властям при этом с литераторами было непросто. За всё тем же Кондратовичем предписывалось «надзирать… накрепко, чтоб излишнего не врал и где не надобно, его не пущать». Татищев называл своего помощника обладателем «помешенной головы», неоднозначно оценивалось творчество Кондратовича и в Санкт-Петербурге.

Что послужило причиной для таких оценок – эстетика или политика, требует отдельного прояснения. А вот Андрей Лоцманов, как следует из словаря, в Москве интересовался устройством масонских лож, подготовленный же им сборник сочинений товарищей по пансиону и вовсе впитал декабристские идеи. Да и в повести «Негр, или возвращённая свобода» он, иносказательно проводя аналогию между мастеровыми уральских заводов и невольниками-неграми, высказывался за освобождение крепостных. Так что, в конце концов, за разговоры о масонах и свободе по доносу был арестован, на пять лет заключён в Бобруйскую крепость, а потом сослан в Минск, где и затерялся.

Ещё через почти столетие, в 1915 году, за публикацию революционных стихов Павла Блиновского в Екатеринбурге закрыли художественно-литературный и сатирический журнал «Рубин». Из Казанского ветеринарного института за участие в студенческом движении был исключён и выслан в родную Пермскую губернию поэт, драматург и прозаик Николай Новиков (что отнюдь не помешало ему в 1916 году в составе Русского экспедиционного корпуса отправиться во Францию и там погибнуть под Верденом). А Павел Заякин-Уральский от стихов, продолжающих традицию Некрасова и Надсона, и вовсе пришёл к сотрудничеству с большевистской «Правдой», вступлению в Красную Армию и работе в Оренбургском пролеткульте.

Последнее, впрочем, вполне соответствовало желаниям власти – уже новой, Советской. События вековой давности, перевернувшие страну, развели по разные стороны военно-идеологического фронта и литераторов. К примеру, успешный коммерсант Пётр Певин, издававший газеты и журналы не только в Екатеринбурге, но и в Санкт-Петербурге, много потерпел как от царской, так и от колчаковской цензуры. И, тем не менее, ушёл на восток с армией Верховного правителя, и след его затерялся.

В Иркутске вместе с сыном – скорее всего, тем же путём – оказался в 1919 году после семи лет работы в Екатеринбурге и опытный журналист Вячеслав Чекин. Будучи, как гласит словарь, человеком широких демократических взглядов, к большевистскому режиму он отнёсся настороженно и неодобрительно. Но из Иркутска в 1921 году был направлен Наробразом в Ярославль, и его след растаял уже там.

Литератор и художник Сергей Яковлев так и остался на Дальнем Востоке, где лишь пары лет не дожил до восьмого десятка. Сын известного екатеринбургского спичечного фабриканта и мецената Василий Логинов, который в годы учёбы на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета публиковался в столичной и уральской прессе, получил известность как профессиональный литератор в китайском Харбине, где и умер в 1945 году вскоре после прихода советских войск.

Иных гражданская война просто пронесла через Урал – как, например, Лидию Лесную, которая после своего поэтического дебюта в Петрограде в 1915 году получила прозвище «Северянин в юбке». В Екатеринбург она приехала в 1918 году из Тифлиса, в 1919-м была уже в Омске, потом три года в Барнауле, так что в Петроград вернулась в 1923 году.

Дорогу в Екатеринбург или через него столичные литературные гости проложили, впрочем, значительно раньше. Чтобы вновь не ссылаться на Татищева и его спутников, можно было бы сразу упомянуть декабристов. Однако словарь, обойдя их вниманием, переходит сразу к Фёдору Достоевскому, который, напомню, проследовал дважды – в 1849 году в Тобольск по этапу и без малого десять лет спустя на обратном пути из Сибири. Впрочем, самым известным для жителей остаётся, пожалуй, пребывание Антона Чехова, который в апреле 1890 года следовал на Сахалин и остался городом не слишком доволен. А в ноябре 1915 года дважды проезжал, а потом и трижды выступил Константин Бальмонт.

Сюда же добавим выступление футуристов с участием Давида Бурлюка, в котором участвовал екатеринбуржец Давид Виленский, прозванный «главарём сибирских футуристов». Прошло оно 21 декабря 1918 года – при Колчаке. А всё остальное было уже после гражданской…

Вышли мы все из подполья?

Вне газет и журналов, которые тогда были самыми тиражными носителями литературных новинок, в начале XX века из екатеринбуржцев издавались немногие. Одним из таких редких примеров после Мамина-Сибиряка можно назвать Ивана Колотовкина, у которого в 1905 году вышла книга «За горами и другие рассказы». В периодике большинство зарабатывали и на хлеб насущный: авторов, живущих только на литературные гонорары, можно было пересчитать по пальцам, и жили они отнюдь не в Екатеринбурге.

Новое время изменило и эту сторону жизни. Говоря о нём, сегодня часто подчёркивают лишь стремление власти взять литературу под полный контроль. Но ведь именно тогда, на протяжении XX века, и одновременно с тем в регионах России и других республик СССР были целенаправленно созданы, взращены сообщества профессиональных писателей, лучшие из которых творили весьма художественно и имели возможность сосредоточиться именно на этом труде.

Как это происходило в Екатеринбурге-Свердловске, словарь позволяет проследить ещё подробнее. Всё-таки людей и материала побольше, да и век пока что на памяти у многих...

Представленная в книге чехарда различных литературных групп и объединений первого десятилетия Советской власти показывает, что власть в конечном итоге подхватила и возглавила стремление, идущее снизу. При этом тесная связь с другими столицами не только сохранялась, но и крепла: как, например, в случае с Уральской литературной ассоциацией – «Улитой», учреждённой по инициативе Бориса Малкина, которого считали своим другом Есенин и Маяковский. Присланный из Москвы заведовать губполитпросветом, Малкин, как считается, использовал при её создании опыт «ЛЕФ»а. Но в марте 1922 года был отозван обратно, а без него ассоциация распалась.

Подобные попытки, начатые пролеткультовцами летом 1920 года, впоследствии только множились, пока дело не дошло до создания единого Союза советских писателей (ССП). И не факт, что всё определялось только стремлением посадить всех литераторов под один политический колпак. Предположить можно, например, и желание преодолеть идейные и культурные «перегибы» классово ориентированной РАПП, филиалом которой была Уральская ассоциация пролетарских писателей. Несмотря на приезды, например, лефовца Маяковского или имажинистов Ивнева и Мариенгофа, создать подобные филиалы других московских объединений на Урале не удалось. Так что именно УралАПП контролировала развитие литературного движения во всём огромном регионе.

Мозаика словарных статей позволяет представить и роль «Истории фабрик и заводов» как мегапроекта, который в условиях индустриализации поддержал это развитие, и утраты во время репрессий, и влияние «десанта» писателей, эвакуированных в Отечественную на Урал из Москвы и Ленинграда, а также с Украины. Некоторые подробности существенно уточняют иные канонические образы – например, «дедушки Бажова», который не только преследовался в 1930-е годы, но и сам подчас обвинял коллег в протаскивании враждебной идеологии в советскую литературу.

Несколькими штрихами обозначена тема зарубежной русской литературы, в которой для Урала в первой половине XX века более характерно не западное, а восточное направление. Правда, например, Николай Щиголев не ушёл в Маньчжурию с белыми, а родился там в семье служащего КВЖД и состоялся как поэт, прозаик и журналист в Харбине. О публикациях его произведений в советской печати после 1947 года, когда он добровольно переехал в СССР и поселился в Свердловске, словарная статья о нём не сообщает. А вот уже в новом, XXI столетии вектор повернулся: Александр Калужский, в частности, осел в США, а Олег Дозморов надолго обосновался в Лондоне.

Понятно, что во второй половине XX века продолжилась и тема взаимоотношений литературы и власти. История местной цензуры, свидетельствует словарь, пополнялась фактами давления и запретов едва ли не до самого конца 1980-х годов и упразднения Главлита. Как присущее Свердловску и отчасти сегодняшнему Екатеринбургу литературное направление весьма подробно представлена фантастика. Справедливо выделена детская литература, которая поднялась в городе в последние годы на основе, заложенной Владиславом Крапивиным.

Закономерно внимание авторов к бардам и рокерам, которыми в своё время прославился Свердловск. Весьма подробно описана новая драматургия постсоветского Екатеринбурга, связанная с деятельностью Олега и Владимира Пресняковых, а также Николая Коляды и его последователей. Представлены литобъединения как в том числе система подготовки новых литературных кадров.

Отчасти переходит на вторую половину XX столетия и тема столичного воздействия. Сначала это шестидесятники, в том числе, например, Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский. Затем – представители сначала подпольного, а затем победившего андеграунда начиная с Александра Ерёменко, который «оказал серьёзное влияние на многих поэтов и на литературную ситуацию в городе в целом».

В разные русла

Открытость Екатеринбурга новым веяниям можно считать городской традицией, которая началась как минимум с футуристов. На стиль модернистских группировок ориентировалась и «Улита». В современном же изводе андеграунд, по мнению авторов соответствующей статьи, развивался здесь с 1960-х годов, а круг молодых поэтов и прозаиков, которые легализовали его и сделали как минимум локальным мейнстримом, сложился в 1980-е. И, согласно тому же мнению, именно благодаря этому «рубеж 1980-1990-х на Урале стал временем культурного взрыва».

Однако даже «Улита» была отнюдь не едина. Вошедший в неё и репрессированный впоследствии поэт и прозаик П. Гончаров (полное имя автору словарной статьи, видимо, неизвестно), например, убеждал коллег, что «машина не даст достаточных эмоций для вдохновения» и будущая поэзия будет питаться явлениями деревенской жизни. Одному из современников это позволило подчеркнуть, что автор и некоторые другие «улитовцы» выбирают темы для творчества не по трафарету.

Именно так: речь отнюдь не о столкновении тогда модернистов, а теперь постмодернистов и «почвенников». Такое примитивное противопоставление не может описать вполне ни прежнюю, ни сегодняшнюю ситуацию, которая тоже неоднородна. Но выработать иной адекватный инструмент описания, видимо, ещё только предстоит. Во всяком случае, русла других литературных течений в словаре, на мой взгляд, очерчены не столь явно, как контуры бывшего подполья. Хотя эти течения и в те годы, и сегодня представлены вполне яркими авторами.

Не нашли, похоже, чёткого отражения и принципиальные изменения в отношениях с властью, которая не так давно отпустила литературу на вольные рыночные хлеба, в результате чего прежняя система создания, публикации и распространения произведений обрушилась, а новая, похоже, не всегда устраивает даже столичных издателей-монополистов. После этого в положении, требующем особого анализа, например, оказалось целое поколение авторов, вошедших в литературу на рубеже 1990-х годов. Не менее традиционной, чем андеграунд, для Екатеринбурга можно считать поэтическую школу Бориса Марьева и Юрия Лобанцева – но вопрос о её судьбе, судя по словарю и другим элементам филологического дискурса, в поле зрения нынешних исследователей отсутствует начисто. Обходят они вниманием и многие другие из возможных предметов научной речи.

Большего прояснения и различения и, возможно, менее «навороченных» определений требует и представление самого молодого литературного поколения. «Ориентируется на аутентичную традицию в современной поэзии... характерно сочетание постконцептуалистических тенденций… и неоавангардных приемов, многосубъектность.., бриколаж… сложные игры с прецедентными текстами…» Не слишком давно дипломированный филолог, не исключено, поймёт эти термины и без Гугла, но ведь словарь, судя по аннотации, предназначен и широкому читателю. А ему наверняка будут понятнее, например, характеристики стихов Александра Костарева («характерны лиричность, исповедальность») или Алексея Кудрякова («лирический герой – мыслящий субъект, ощущающий трагичность бытия»).

От споров авторы словаря, разумеется, воздерживаются – как и в большинстве случаев от субъективных оценок. Однако в некоторых случаях они всё-таки звучат. Например, Владимир Буйницкий, по мнению авторов статьи о нём, «не вписываясь со своей медитативной лирикой в хаос социальных потрясений, был крупнейшим уральским поэтом 1920-х». В советских писателях и литературе он при этом видел «плод политики принуждения», в связи с чем год смерти – 1937-й – представляется неизбежностью. А то, что все свои книги этот автор издавал за свой счёт, может и вовсе служить основой для современных параллелей.

Неожиданно и излишне большой – на три с лишним страницы – представляется статья об одном из лидеров местного неформального искусства Евгении Малахине, который получил известность под одним из своих псевдонимов «Старик Букашкин». Хотя он по-своему не был чужд рифме, вряд ли эту фигуру можно считать настолько представительной для Екатеринбурга литературного. Вряд ли академическими или даже общепринятыми можно считать понятия «литератур-» и «культуртрегер», перекочевавшие из неформальной постмодернистской терминологии.

Дополнительных изысканий, очевидно, требуют и словарные статьи о некоторых писателях, чей жизненный путь завершился не так давно. Например, указание последнего года жизни известного фантаста Семёна Слепынина – только года – полностью воспроизводит информацию из сетевой Википедии, что вряд ли подобает академическому изданию. Существенно расширить, очевидно, можно и перечень известных писателей, которые побывали в Свердловске проездом, но, увы, не выступали в нём, ибо следовали под конвоем.

Отдельные огрехи, которые требуют внимательного редакторского глаза и о которых говорили уже многие рецензенты, выглядят на этом фоне второстепенными. Тем более если довериться сведениям о том, что собранный вчерне материал долго дожидался финансирования, а когда деньги появились, времени существенно «освежить» рукопись не хватило. Тоже, кстати, одна из типичных особенностей современного литературного процесса.

Необходимость вручную, туда-сюда шелестя страницами, по-своему группировать рассыпанные по алфавиту словарные статьи по различным периодам и темам заставила сожалеть об отсутствии электронной версии словаря. Но главное всё-таки не в этом.

Главное, что «Екатеринбург литературный», говоря не слишком художественным языком, позволяет ещё с одной стороны показать столицу Урала как центр не только финансового, но и культурного капитала. И реальная поддержка развития города в этом качестве – и литературы в нём – помогает сделать его местом для жизни не только потребителей или исполнителей, но и творцов.

Кроме того, словарь помогает продолжить работу над историей литературы Урала, позволяя увидеть в локальном наброске то, что требует концептуального и системного совершенствования. А немногочисленному, в том числе из-за всего полутысячного тиража, и всё-таки широкому как минимум интересами читателю – вновь ощутить многообразие и весомость того, что создано за почти три столетия в отнюдь не провинциальном городе, глубоко погружённом во все перипетии прошлого, настоящего и будущего страны.

Андрей Расторгуев

Екатеринбург литературный: энциклопедический словарь. Екатеринбург: Кабинетный учёный, 2016. – 448 с.

02,03.2017

К списку
Создание сайта