Из осколков жизни

З ОСКОЛКОВ ЖИЗНИ

Авторы «Урала» продолжают собирать картину мира

По классическому правилу прерывистой газетной журналистики в каждом номере должен быть «гвоздь». Есть он – тогда и весь номер возьмут, и всё прочее когда не прочтут, то хотя бы просмотрят. Если, конечно, уровень этого прочего тоже достоин внимания.

Правило это вполне применимо, полагаю, и к «толстому» литературному журналу, который тоже разрывает единый годовой процесс – на двенадцать частей, если выходит ежемесячно. И каждая из этих частей представляет собой отдельную фотографию, слепок, отражение этого процесса. Собрание заметок на полях жизни – если, конечно, вдруг не выходит нечто эпохальное, что пересвечивает всё остальное.

Возможны, очевидно, и другие представления о «толстяках». Однако «Урал», не мудрствуя лукаво, явно придерживается этой модели. Во всяком случае, в июньском номере 2017 года, который мне предложили обозреть.

Свой «гвоздь», по моему представлению, в нём имеется. Однако, при всей значимости фигуры Александра Кушнера (дай Бог ему здоровья и впредь), это не подборка его стихов, открывающая номер. Просто, наверное, потому, что своей весомой питерской классичностью поэт, к появлению которого в «Урале» аудитория журнала, к счастью, начинает привыкать, не стремится пронзать кого-либо и что-либо. Его стихи – для тех, кто знает толк в основательной и, казалось бы, безыскусной простоте, что требует от читателя классической же культурной подготовки. Их чувствительная острота, пожалуй, сосредоточена в двух завершающих строках подборки, где автор просит у мира: «…Были бы мысли, счастливые мысли / В блеске закатных последних лучей…»

Своеобразную жизненную мозаику, выхватывая отдельные фрагменты вспышками стихотворного света, представляет и екатеринбурженка Евгения Изварина. Афористичность при таком способе взгляда на мир и способе выражения – качество естественное и неотъемлемое: «История стоит на головне./ Поэзия – на пепле прогоревшем…»; «…на простом языке благодати / объясняется смерть…»

Всё новые и новые варианты собственной мозаики из смальты наблюдений за жизнью в загородной Каменке составляет Юрий Казарин. «В библейском зеркале берёз» он видит, к примеру, как «…медведь небесный носит кружку / и звёзды плещет на коней…» и «…встаёт светлее стужи вечной / артериальный дым печной…». И продолжает свой несмиренный диалог со Всевышним: «Кто с богом сам себе приснится, / тот будет небу поводырь…»

Свою картину мира составляет из осколков в этом номере и Юлия Кокошко, судя по всему, стремясь обнаружить «Новые связи» – так именуется её подборка. Переплетения при этом получаются настолько сложными, что требуют от читателя дополнительного напряжения – хотя, вероятно, любители такой методы уже приобрели к ней привычку.

А петербуржец Егор Фетисов, осевший в последнее время в Копенгагене, приноравливается к новой округе. И, чувствуя себя Одиссеем, в согласии с традиционным представлением о том, что каждого русского за бугром мучает ностальгия, вроде бы рвётся домой. Но вдруг ощущает, что «Спасла тебя проклятая чужбина – / от самого себя, от нас, от них…» И что «Круг навсегда разомкнут…», стало быть, обратной дороги нет.

По мысли и ощущениям с этими стихами стыкуются два рассказа Елены Ханен, что родилась в Казани, а с начала 90-х живет в Германии. Её героев тоже не отпускает беспокойство: эмиграция, оказывается, отнюдь не приближает к «сбыче мечт», зато добавляет неизбывного желания сохранить хотя бы остатки прежней связи с Родиной – как минимум научить собственных детей говорить по-русски.

Интересно даже: а кто-то из русских, российских эмигрантов вообще сумел прижиться за рубежом настолько, что избавился от такого беспокойства? Или кто сумел, того уже не тянет к бумаге, даже на экране монитора?

Героиню рассказа москвички Натальи Рубановой «Гамаль: город-синкопа» Алевтину, например, не тянет – ни к бумаге, ни в Россию. Бросив мужа и ребёнка, она оборвала все связи и, подчинившись чувственному порыву, уехала в туристический Египет к арабу. А он вскоре уехал в США – и ни ответа, ни привета… И никакого тебе моралите – просто, как в бородатом анекдоте: демо-версия закончилась. А о навязчивом желании убиться там ничего не говорилось…

Ну, понятно, что и дома – не сахар. Что в ностальгическом рассказе опять же москвички Дарьи Лебедевой «Корни старых яблонь» о разрушении прежней послевоенной Москвы, когда дачные участки выдавали возле ещё целых деревень в пределах нынешнего МКАДа. Что в повести читинца Бориса Ветрова «Приключения «чебурашки» про не слишком-то просветную и отнюдь не разнообразную жизнь в его родном городе.

Ощущение замкнутого круга Ветров создаёт, рассказывая о «жизни» поллитровки, которую на местном пивзаводе наполняют то пивом, то лимонадом. С таким содержимым она и кочует по рукам и семьям, пока в конце концов не оказывается под кедром «на одной из безымянных вершин южного забайкальского хребта». Что позволяет и самому автору преодолеть тот круг, в котором он оказался, пленённый собственным приёмом.

Весьма легковесно, на мой взгляд, выходит из собственной сюжетной ловушки и екатеринбуржец Константин Бушуев в окончании своего детективного романа «Садовод». Кто убийца, понятно, раскрывать не буду. Скажу только, что жестокое противоречие между преступлением и его внутренним оправданием он переживает отнюдь не в пример Родиону Раскольникову. И, соответственно, заметно, что автор отнюдь не претендует на лавры Достоевского. Кстати, может, поэтому и читается без лишних трудностей.

Без особых претензий повествует о своих служебных злоключениях и уралец Анатолий Михеев. Однако два его рассказа о благополучном избавлении от, казалось бы, неизбежной кары за лейтенантские прегрешения настолько естественно пополняют неисчерпаемый мейнстрим не только армейского фольклора, но и всей нашей причудливой жизни, что читаются и запоминаются с лёту.

Весьма знакомые жизненные картины в пьесе «Тот самый день» рисует и Ярослава Пулинович. Но именно эта пьеса-оксюморон и представляется мне тем самым «гвоздём» номера. Всего в одном действии автор воедино свела и переплела приметы нынешнего дня и вневременной человеческой природы, низкое и высокое, лёгкий юмор и горький сарказм, гибель надежды и её возрождение. Причём практически все герои за небольшим исключением на поверку оказываются нормальными людьми. Впрочем, исключение – что характерно, облечённое властью – тоже проявляет вполне узнаваемые человеческие черты…

И главный вопрос, который героиня пьесы задаёт своему ангелу-хранителю – сегодня, когда человек может сам принимать решение о продолжении своего рода, едва ли не главный: «…От кого рожать, ангел? От кого рожать? И главное, куда? В какой мир, ангел? В какой такой мир?...»

В общем, есть что почитать в шестом номере «Урала». И что ощутить и над чем подумать – тоже.

Андрей Расторгуев

29,06.2017

К списку

Создание сайта