 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Я родился в проклятой стране |
 НОГОГОЛОСЬЕПоэма Все веское лишает веса злой день и час, когда тяжелая завеса спадает с глаз и открывает взору вместо былых украс состав проклятого замеса, что вложен в нас. Такое смутное мятенье – лишь полоса. Но поначалу – только тени и голоса. I Вещего искать в России – семь досад… Кольца, кольца годовые – семьдесят. То лечили, то давили – разное. А все кольца годовые – красные. Что в Казани, что в Рязани – четкие. А круги-то под глазами! Черные… Уцелел, не дея злое – радуйся… Вот такая на изломе радуга. И еще проявит время комлями, то ли ветка, то ли древо сломлено… II На заре седьмого дня белый свет. На заре седьмого дня бел снег. И следы зверей читай, как с листа, и спокойна и чиста высота. Но чернеет над толпою кумач, и восходит горем вспоенный плач, и плывет тяжелый гроб сквозь тоску черной лодкою из Горок в Москву… И морозное бело зарево, все дороги замело- залило. В скором времени они на беду всех, прошедших перед Ним, разведут… Пленка тонкая дрожит – фильм стар. Как ссутулился Дзержинский – устал. И торопятся бойцы, возводя, склеп ушедшему. Другим – пьедестал… III Огонь затеплился, затлел. Ему бы вспыхнуть над землею! Но встала на седьмом столе свеча, увитая змеею… IV Даю тебе черную землю навеки – владей, и черного хлеба кусок, пересыпанный белою солью, и белую скатерть на свежеоструганный стол. На скрытых побелкою ликах угрюмых святых счастливую тень черно-белой улыбчивой жизни – виденье, живущее только в глухой темноте… Даю тебе черное слово – для черной хулы, а белое слово – для белой безудержной славы. Иные лукавый влагает в кривые уста… И, самую сущую видя из тысячи правд, я сам на беленом холсте обезглавленной веры кровавою краской свои письмена начертаю! V Там, где небо голубей, над двором вьется стая голубей меж ворон. Там сему всего два века назад еще взмахивал палач топором. Ворон триста лет живет – не умрет, клевал-выклевал кровавленый лед из заносчивых стрелецких очей, а теперь мрачнее тучи у ворот осерчало бьет крылом воронят: - Что-то нынче никого не казнят, над Лубянкою летай – не летай, человечиной уже не манят. Ни опричников тебе стремена, ни со звездами тебе ремена, ах, былые времена-времена… Ворон, ворон, смертный мой – не блажи. Не кружи над головой. Не кружи! VI Колхозник ли, болтун ли, вор – четыре к ряду! До северных Тиманских гор четыре кряжа и – коль сподобишься дойти не до погоста – неделя пешего пути от Княжпогоста. Там сороков до сорока судеб заплетья, и все огромные срока – тысячелетья. Там дождь прольется над горой и на откосе дорожной насыпи крутой отмоет кости… VII А у меня никто не перешел ночную тьму державшего порога. Но отчего ж из собственного рода я лишь немногих знаю хорошо? VIII Свеча иная на столе: две нити воска заплетены на фитиле, как мир, неплоско. Одна себя желает сжечь для всех грядущих, в другой разлита злая желчь из предыдущих. Тень на стене от язычка, виясь, чудила… Свеча свалилась от толчка и зачадила… IX На двадцать лет повязкой на глаза туман. И путь определяй на ощупь, чтоб тем, кто в накатившей мгле возропщет, не разобрать, вперед или назад идем в слепом безмолвии туманном. Чтоб истина представилась обманом, чтоб истиной представился обман, на двадцать лет повязкою туман – на треть судьбой отпущенного срока. От вытянутых пальцев мало проку – по камешку пути не опознать. И обрести пропавшую дорогу трудней в сто крат, когда, вобрав уроки, слепые дети станут вырастать… X Глаза болят! Верните темноту – мой черный мир, не знающий оттенков и этого клубка сплетенных змей, зовущихся дорогами. Оставьте для зрячих злое право – выбирать, какою из клубка себя ужалить. Мне, право же, привычней от рожденья покорствовать руке поводыря. И, наконец – подумайте о них: коль на земле прозреют все слепые, на что поводырям существовать? Помилуйте же! Я ослеп от света… 1987-1988 © А.П.Расторгуев 1982-1991 |
